Хо-хо, ну если мне можно немножко пошалить. (с)
Ребят, меня щас просто разорвет на тысячу кусочков счастья!
Еще один подарок! И все для меня! Ахахаха!
На этот раз от Йоонст..
Еще один подарок! И все для меня! Ахахаха!
На этот раз от Йоонст..
31.12.2013 в 19:02
Пишет Йоонст.:Название: Застывшая опасность
Автор: Йоонст.
Персонажи: Россия, Украина, Беларусь, Мороз
Жанр: мрачное фэнтези по magic!AU by Das_diz
Дисклеймер: не имею, не претендую
От автора: Как договорились, будет иллюстрация - будет выкладка в главсоо. С Новым годом, Диз, спасибо за таких чудесных персонажей, и за то, что ты такой чудесный. (да, да, я посмотрел на арт Джея и подумал - чо эт я ваще).
читать дальше
У Ивана было одно воспоминание, которое он бережно хранил в своей голове, но ни с кем не делился. Ничего никому не говорил, потому что сам не был уверен: все терялось в зыбком вьюжном мареве, и все казалось размытым и ненастоящим.
Возможно, это был просто детский сон, настолько правдоподобный и реалистичный, что со временем стал правдой для мальчика, который рос с этой мыслью долгие-долгие годы.
Жизнь в тереме делилась на две фазы: дневную, когда во всех помещениях пыхтели натопленные печи, было тепло и сонно, и ночную, когда по окнам бежала колючая изморозь, от двери до двери бродили сквозняки, а сна не было ни в одном глазу.
Ваня скучал, кутался в тулуп и бежал в ночную вьюгу, чтобы бродить по сугробам, достающим до колен, проваливаться в них и снова куда-то брести до самого рассвета, когда прозрачное небо с налетом бурана нависает над самыми кронами сезонно мертвых деревьев. Когда небо светлело, Ваня поворачивал назад, шел по своим следам до самого терема, попадал в теплое марево печного влияния, объятия мамок-нянек и засыпал под периной, окутанный душными мыслями и вяжущими запахами пекущихся масленых блинов.
Но как-то раз следов не стало. То ли снегом замело, хотя было тихо и сонно, то ли лесные духи дорожку запутали. Не испугавшись (а если испугавшись, то совсем не сильно; перед глазами встало бесстрастное любимое лицо, сразу стало спокойней), Ваня пошел прямо, чуть забирая влево, чтобы не сделать круг. Где-то издалека уже должно было светлеть небо, пыльным пузом царапая недвижимые березы.
Но было все так же темно.
Вдруг что-то обхватило мальчика за валенок, он вскрикнул (от неожиданности!) и рухнул в сугроб, провалившись в него почти целиком. Завозился, отплевываясь, примял снег вокруг себя, извернулся и сел, чтобы посмотреть, какое чудо-юдо ухватило его за ногу.
Опасно близко к лодыжке, вспоров зубьями валенок, на ноге накрепко засел капкан. Ваня потянул ногу из обувки – и понял, что у него ничего не выйдет. Снял варежки, схватился за капкан, пытаясь его разжать слабыми пальцами, да чуть не примерз к металлу.
Тихонько заскулил, потом сам себя одернул, откинулся на спину и принялся ждать. Совсем скоро рассветет, тогда его хватятся и быстро найдут. Успокоившись, Ваня пошевелился, неловко дернул ногой и зажмурился, когда в лицо брызнула мелкая ледяная крошка.
В следующий раз он открыл глаза, только заслышав мерное бум-бум-бум под собой. Его слегка трясло.
В глаза Вани лезла колкая белая борода, и он зажмурился, подул легонько. Заиндевевшая борода капнула на него легкой моросью, и он смог увидеть кустистые брови, суровый прямой взгляд, купол шлема. Богатырь, что нес его на руках, был пугающе прозрачным, но твердый шаг не оставлял сомнений в его реальности.
Только снег под ним не хрустел.
Передав мальчика с рук на руки, призрачный богатырь истаял, став частью зимнего леса. Ваня увидел прямой нос, злые колкие глаза и беспомощно зажмурился, надеясь уйти от беды.
– А кто это, батюшка?
Сестры считали, что это молодецкая блажь. Точнее, Наталья ничего не считала, а если и считала, то не хотела делиться. А Ольга как раз вошла в тот возраст, когда ее ум занимали черевички да ухажеры, а никак не фантазии мелкого братца. Иногда, случалось, в ее светлой голове поселялась мысль о том, можно ли в одном отваре соединить евшан-зелье и мелиссу и что из этого выйдет. Будучи человеком по натуре довольно спокойным и лишенным авантюрности, она не спешила экспериментировать, но мысль-то была.
И все-таки на Ивана, просиживающего шаровары в библиотеке, смотрели с известным недоверием. Где это видано, чтобы мальчишка чах над книгами, вместо того чтобы ворожить над снежными воинами во дворе? Оля тянула за ухо упирающегося брата гулять, а Наталья просто сидела подле, преданно глядя через плечо в книги, и старалась не мешать. Выходило у нее раз через раз, особенно, когда на страницах появлялась лубки с растерзанными телами. Глаза Наташи горели синим огоньком.
– Это что, братик?
– Это? – Иван оглядывался через плечо, на сестру, потом снова смотрел на картинку. – Это вурдалак душу из своей жертвы вытряхивает.
– А по-моему, это он не душу, а вовсе живот* из него вынул. Ты посмотри, Иванушка, с такими ранами и часу не проживет.
Брат смотрел задумчиво, но ничего не говорил. Зарождались в его голове смутные мысли о том, что богатырская доля уготовлена вовсе не ему, старшему сыну, а младшенькой Наташе, хмурой и очень сосредоточенной.
– Наташ, ты бы шла во двор, поигралась там в Марью Моревну**, – и наскоро царапал на берестяном кусочке заклинание на оживление снежных богатырей. Радостно пискнув, Наталья убегала во двор.
А Иван, оставшись один, начинал ворожить. Скоро перед ним склонялись духи дома. Уходили в зимнее марево снежные лани, били хрустальными копытцами о крыши палат, взмахивали головами и уходили в разные стороны света – искать. В один миг узоры с оконцев проникали в библиотеку, заводили хоровод и приносили с собой такой холод, что зуб на зуб не попадал. С тем, как леденели пальцы, Иван утрачивал власть над зимними духами. Немало времени ему довелось потратить, чтобы научиться не только морозом владеть, но и врагом его – свечным теплом, согревающим ладони и – еще немного – сердце.
Северный ветер не хотел никому подчиняться, и там, где властвовал он, не горела ни одна свеча. Пришлось Ивану научиться хранить этот маленький огонек при себе – в кармане, в длинном рукаве ферязя, в теплом мехе шубы. Ветер юлил и не желал служить.
Времени Иван потратил немало. Но он точно знал: пока не подчинятся ему все силы зимние, не видать ему своей цели; на том и стоял.
И лечила Ольга ледяные ожоги, накладывала теплую мазь из бессмертника, терпко и сладко пахнущую, и только удивлялась – как так? Не выходя из дома!
Лишь один отец, должно быть, догадывался о том, чем таким занят его неугомонный сын. И Иван никак не осмеливался заглянуть ему в глаза и поэтому не знал – увидит там осуждение, злость, или, может даже, отеческое умиление. Может, и сам в детстве тем же забавлялся, покуда не остепенился и не завел семью?
Но Ваня так и не поднимал глаза, так и не узнал правды, даже когда отец оседлал своего коня белого коня и умчался в буран, в очередное свое путешествие.
Из путешествий он обычно возвращался с новыми – и вновь не своими – детьми.
Когда Ивану пришло время собираться в путь, это понял не он один. Ольга тихо шуршала в своих кладовых, приходила и ставила перед ним склянки и баночки, лоскуты ткани и коробочки с травяными шариками.
Наталья все цеплялась за рукав брата и не хотела его отпускать. Но потом, взяв себя в руки, ушла в библиотеку и просидела там все время.
Ивана влекла неудержимая сумка.
– Я вернусь скоро, – пообещал он Ольге, сжав ее ледяную ладонь своей теплой, крикнул на прощание Наталье и, пришпорив вороного Зверя, ушел в пургу, как и отец, который к тому времени еще не вернулся.
Минуло три зимы.
Иван объехал полмира, исходил все леса, в которых когда-то лежал снег, пересек четыре страны и три моря, но пока без толку. Только становился все дальше покинутый дом, заносимый снежными ветрами.
В Большом Лесу на востоке он впервые увидел весну. Таял снег, и Зверь спотыкался на прогалинах, когда копыто не находило знакомой поверхности. Зверь растоптал хрустальный подснежник, испугавшись чего-то, что укрылось от глаза Ивана. Подснежник брызнул осколками, оцарапав щеку, и Иван стер варежкой выступившую кровь.
Развернувшись, он шел на северо-запад, туда, где еще ничто не таяло, и пытался ответить себе на вопрос: если красота столь опасна, то чего можно не опасаться на своем пути?
Ничего, решил Иван и совсем углубился в зиму и стужу. Там, где из-под снега смотрит хрусталь, ему искать нечего.
То, что он искал, жило далеко за пределами весны.
То, что он искал, вообще никогда не жило.
Зверь перешагнул невидимую черту, за которой легкий буран превратился в настоящую вьюгу. Лицо очень быстро обхватила морозная маска, заставив его застыть в одном выражении. Пощупав еще саднящую щеку, Иван подумал, что это, должно быть, навсегда.
Было слишком холодно, даже для того, кто всю жизнь провел среди вечного льда. Иван чувствовал, а разлетающееся во все стороны вьюжные соколы и лани только подтверждали, что он уже у цели.
Там, где сменялись сезоны, уже подходило к концу лето, когда Иван добрался до края зимы. Здесь не жили даже люди, а уж те были, казалось, самыми уживчивыми чудовищами на свете.
Зверь перешагнул какую-то черту, всхрапнул и едва не сбросил своего седока, вдруг заплясав. Иван соскочил, тут же утонув по колено в сугробе, потрепал коня по гриве и дальше направился своим ходом.
Он был так близко, что оставалось лишь руку протянуть.
Вдруг резко оборвалась вьюга, которая уже два дня гнала прочь незваного упрямца. В центре вьюги, как и в центре бури, было тихо и безветренно. Такие силы закручивались вокруг, что на сердцевину уже не хватало магии. Да и сама она буквально выталкивала все заклинания за свои пределы.
Иван развел рукой корявые деревья, шагнул на поляну и сделал глубокий вдох морозного воздуха, звенящего от собственной темноты. Посреди поляны он увидел черный как сама ночь саркофаг. За ним серебрилось нечто огромное и безмерно опасное.
Нашел, устало подумал Иван, и тут же его сбило с ног свистящим вихрем, который донес до него мощный, глубокий голос.
– Зачем ты пришел, смертный?
Иван попытался подняться и ответить, но неведомая сила прижимала его к снегу. Лютый холод пощипывал его за щеки, пробирался под шубу, оглаживал шею, пробирался к сердцу.
– Уходи.
Иван замотал головой. В груди покалывало, и из всего тела только одна лишь рука была теплой. Тепло ползло вверх по рукаву.
– Смертный упрямец.
Над ним склонилось бородатое призрачное лицо, опалило дыханием. Иван попытался пошевелить губами, но не смог. Рука, последний очаг тепла, доставляла Ивану страшную боль, и он почти даже находил в себе силы морщиться, сожалея, что нельзя самому стать глыбой льда. Без боли и без мук.
С густых бровей Мороза – величайшего из духов севера – сыпался иней, а Иван не мог даже моргнуть, чтобы что-то разглядеть, спеленутый холодом и своей болью.
Бледные до синевы губы несколько раз шевельнулись. Рука болела все сильнее, она горела уже до самого плеча, и ломкий шепот был лишь отголоском громкого крика.
Мороз нахмурился и чуть отступил. Монстр, причиняющий дикую боль – едва теплящийся свечной огонек – перебрался на плечо и прижался к яремной вене. И тихонько скользнул к сердцу, где и примостился.
Иван нашел в себе силы сесть, а после и встать, пошатываясь. Лицо по-прежнему стискивала ледяная маска, и ему казалось – только моргни, и кожа пойдет ломкими осколками, обнажая кость. Он молчал. Только потемневшие глаза упрямо смотрели на духа.
Тот издал непонятный завывающий звук, который Иван, после десятка минут заторможенных размышлений, счел одобрительным. Мороз присел на крышку саркофага.
– Думаешь, справишься, малец? – пророкотал голос. – А главное условие знаешь?
Иван качнул головой. Даже такой кощунственной мыслью, что Мороза кто-то может подчинить, книги из библиотеки не могли запятнать себя.
Хрустальная вьюжная тишина раскололась гулким хохотом.
Интересно, подумал Иван, умирая, а кто-то еще был достоин услышать смех Мороза? Отец, наверное, слышал.
Но нет, не умер. Просто ресницы слиплись из-за маленьких ледышек. С трудом открыл глаза, чувствуя, как пощипывает за щеки морозное дыхание. Мороз стоял у крышки саркофага и, кажется, даже удивился – с бровей сыпануло инеем – Иванову пробуждению.
Он махнул рукавом на призывно чернеющее чрево саркофага.
– Холод убивает любого, убьет и тебя. А тепло убивает холод, – обличающий перст был направлен на грудь Ивана, там, где притаился огонек. – Оставь его здесь, это и будет наш уговор.
Иван с трудом поднялся с твердого наста, который подтаял и тут же схватился под его теплым телом. Нетвердой походкой прошел к саркофагу, запустил руку за пазуху и положил на темное ледяное дно теплый огонек. Он прильнул к ладони, но покорно остался на месте.
– Что мне эта магия, свет и не больше. Твое сердце. Теплое светлое сердце.
И протянул узорной рукоятью вперед обоюдоострый осколок благородного льда.
Дорога домой заняла не в пример меньше времени. К концу подходила далекая весна.
Иван шел напролом. Он даже не стал обходить глубокое озеро, преградившее ему путь. Они – Мороза не было видно, но Иван постоянно чувствовал его рядом с собой – опустили ладонь на мутную от осколков льда воду, та хрупнула и пошла разводами. Всколыхнулась, перекинулась мостком с берега на берег и застыла.
Иван взошел на сверкающий лед, провел ладонью без рукавицы по изгибам сказочно красивых поручней, шагнул под ажурный навес и перешел на другую сторону. Сжал руку в кулак, расслабил. Он не почувствовал совершенно никакого холода, как не чувствовал и ветра, толкающего Зверя в круп и едва не заваливающего на бок. Тот шел позади и пощипывал губами хозяина за плечо. Конь мерз, в отличие от него.
Они ушли дальше, а мост остался над озером. Там он стоит и по сей день.
В двух верстах от дома Ивану прошлось пробираться сквозь совершенно пустую деревню. Люди будто бы просто вышли по своим делам, да там и остались. Кто-то замерз, шагнув на улицу из распахнутой двери, и дверь теперь подпирала его ледяное плечо; кто-то обернулся с коромыслом, и косы разметались по воздуху; кто-то мчался с ледовой горки и падал с неструганной доски, собирая покрасневшими руками занозы; весь маленький мир застыл, подернувшись инеем.
Иван вел под уздцы Зверя, спешившись у въезда в деревню. Шагал между домами, обходил застывших селян, тихо цыкая на коня, когда тот пытался откусить очередную косу или чью-то руку. Даже вода, льющаяся с вытащенного из колодца ведра, превратилась в сверкающую на солнце завесу.
Иван шел дальше. Он не ожидал, что так случится, но ничего не обирался делать. За плечом ледяно шептал Мороз.
– Я научусь тебя контролировать, – пообещал Иван, выводя Зверя к своему дому. Тот нависал багровыми налитыми солнцем маковками над блудным сыном. Конь, тяжело подволакивая копыта, уплелся в стойло.
– Это я научусь тебя контролировать, – со смешком прошелестел Мороз и, неприглашенный, остался за порогом. Иван недовольно повел плечом и шагнул в комнаты.
Хоть он и не чувствовал холода, он точно знал: там безумно холодно. В кладовой, над замерзшим застывшим варевом сидела, склонив голову, Ольга. Короткие волосы ее закрывали лицо и касались посиневших губ. Вздохнув, Иван взял с полки свечу, зажег ее и подпалил веточку иван-чая, так удачно свешивающуюся из руки сестры. Скоро подтаяв, огонек затеплился и побежал вверх поруке, теплом-заботой отогревая замерзшую ведунью.
Взяв свечу, Иван пошел дальше. Прошел через палаты, заглянул в библиотеку. И, конечно, именно там и нашел Наталью.
Острое лезвие сабли смотрело ему прямо в горло. Хмыкнув и поднырнув под руку сестры, Иван не без гордости отметил, что сестра тренировалась. Магия ей отродясь не давалась, но там, где не спасала магия, свое дело знал меч. За то время, что его не было, Наташа жутко выросла и возмужала. Ее волосы стали значительно длиннее, и коса, скрепленная серо-синей от инея лентой, со свистом разрезала воздух за мгновение до того как застыть.
Улыбнувшись, Иван поднес свечу к груди девушки, и огонек сверкающей птичкой скользнул к ее сердцу.
Отойдя к любимому креслу, Иван опустился в него, вытянул ноги и прикрыл глаза.
С тихим хрустом с завершающей смертоносный выпад Наташи осыпался лед.
*здесь – жизнь
**былинная богатырка
URL записиАвтор: Йоонст.
Персонажи: Россия, Украина, Беларусь, Мороз
Жанр: мрачное фэнтези по magic!AU by Das_diz
Дисклеймер: не имею, не претендую
От автора: Как договорились, будет иллюстрация - будет выкладка в главсоо. С Новым годом, Диз, спасибо за таких чудесных персонажей, и за то, что ты такой чудесный. (да, да, я посмотрел на арт Джея и подумал - чо эт я ваще).
читать дальше
У Ивана было одно воспоминание, которое он бережно хранил в своей голове, но ни с кем не делился. Ничего никому не говорил, потому что сам не был уверен: все терялось в зыбком вьюжном мареве, и все казалось размытым и ненастоящим.
Возможно, это был просто детский сон, настолько правдоподобный и реалистичный, что со временем стал правдой для мальчика, который рос с этой мыслью долгие-долгие годы.
Жизнь в тереме делилась на две фазы: дневную, когда во всех помещениях пыхтели натопленные печи, было тепло и сонно, и ночную, когда по окнам бежала колючая изморозь, от двери до двери бродили сквозняки, а сна не было ни в одном глазу.
Ваня скучал, кутался в тулуп и бежал в ночную вьюгу, чтобы бродить по сугробам, достающим до колен, проваливаться в них и снова куда-то брести до самого рассвета, когда прозрачное небо с налетом бурана нависает над самыми кронами сезонно мертвых деревьев. Когда небо светлело, Ваня поворачивал назад, шел по своим следам до самого терема, попадал в теплое марево печного влияния, объятия мамок-нянек и засыпал под периной, окутанный душными мыслями и вяжущими запахами пекущихся масленых блинов.
Но как-то раз следов не стало. То ли снегом замело, хотя было тихо и сонно, то ли лесные духи дорожку запутали. Не испугавшись (а если испугавшись, то совсем не сильно; перед глазами встало бесстрастное любимое лицо, сразу стало спокойней), Ваня пошел прямо, чуть забирая влево, чтобы не сделать круг. Где-то издалека уже должно было светлеть небо, пыльным пузом царапая недвижимые березы.
Но было все так же темно.
Вдруг что-то обхватило мальчика за валенок, он вскрикнул (от неожиданности!) и рухнул в сугроб, провалившись в него почти целиком. Завозился, отплевываясь, примял снег вокруг себя, извернулся и сел, чтобы посмотреть, какое чудо-юдо ухватило его за ногу.
Опасно близко к лодыжке, вспоров зубьями валенок, на ноге накрепко засел капкан. Ваня потянул ногу из обувки – и понял, что у него ничего не выйдет. Снял варежки, схватился за капкан, пытаясь его разжать слабыми пальцами, да чуть не примерз к металлу.
Тихонько заскулил, потом сам себя одернул, откинулся на спину и принялся ждать. Совсем скоро рассветет, тогда его хватятся и быстро найдут. Успокоившись, Ваня пошевелился, неловко дернул ногой и зажмурился, когда в лицо брызнула мелкая ледяная крошка.
В следующий раз он открыл глаза, только заслышав мерное бум-бум-бум под собой. Его слегка трясло.
В глаза Вани лезла колкая белая борода, и он зажмурился, подул легонько. Заиндевевшая борода капнула на него легкой моросью, и он смог увидеть кустистые брови, суровый прямой взгляд, купол шлема. Богатырь, что нес его на руках, был пугающе прозрачным, но твердый шаг не оставлял сомнений в его реальности.
Только снег под ним не хрустел.
Передав мальчика с рук на руки, призрачный богатырь истаял, став частью зимнего леса. Ваня увидел прямой нос, злые колкие глаза и беспомощно зажмурился, надеясь уйти от беды.
– А кто это, батюшка?
Сестры считали, что это молодецкая блажь. Точнее, Наталья ничего не считала, а если и считала, то не хотела делиться. А Ольга как раз вошла в тот возраст, когда ее ум занимали черевички да ухажеры, а никак не фантазии мелкого братца. Иногда, случалось, в ее светлой голове поселялась мысль о том, можно ли в одном отваре соединить евшан-зелье и мелиссу и что из этого выйдет. Будучи человеком по натуре довольно спокойным и лишенным авантюрности, она не спешила экспериментировать, но мысль-то была.
И все-таки на Ивана, просиживающего шаровары в библиотеке, смотрели с известным недоверием. Где это видано, чтобы мальчишка чах над книгами, вместо того чтобы ворожить над снежными воинами во дворе? Оля тянула за ухо упирающегося брата гулять, а Наталья просто сидела подле, преданно глядя через плечо в книги, и старалась не мешать. Выходило у нее раз через раз, особенно, когда на страницах появлялась лубки с растерзанными телами. Глаза Наташи горели синим огоньком.
– Это что, братик?
– Это? – Иван оглядывался через плечо, на сестру, потом снова смотрел на картинку. – Это вурдалак душу из своей жертвы вытряхивает.
– А по-моему, это он не душу, а вовсе живот* из него вынул. Ты посмотри, Иванушка, с такими ранами и часу не проживет.
Брат смотрел задумчиво, но ничего не говорил. Зарождались в его голове смутные мысли о том, что богатырская доля уготовлена вовсе не ему, старшему сыну, а младшенькой Наташе, хмурой и очень сосредоточенной.
– Наташ, ты бы шла во двор, поигралась там в Марью Моревну**, – и наскоро царапал на берестяном кусочке заклинание на оживление снежных богатырей. Радостно пискнув, Наталья убегала во двор.
А Иван, оставшись один, начинал ворожить. Скоро перед ним склонялись духи дома. Уходили в зимнее марево снежные лани, били хрустальными копытцами о крыши палат, взмахивали головами и уходили в разные стороны света – искать. В один миг узоры с оконцев проникали в библиотеку, заводили хоровод и приносили с собой такой холод, что зуб на зуб не попадал. С тем, как леденели пальцы, Иван утрачивал власть над зимними духами. Немало времени ему довелось потратить, чтобы научиться не только морозом владеть, но и врагом его – свечным теплом, согревающим ладони и – еще немного – сердце.
Северный ветер не хотел никому подчиняться, и там, где властвовал он, не горела ни одна свеча. Пришлось Ивану научиться хранить этот маленький огонек при себе – в кармане, в длинном рукаве ферязя, в теплом мехе шубы. Ветер юлил и не желал служить.
Времени Иван потратил немало. Но он точно знал: пока не подчинятся ему все силы зимние, не видать ему своей цели; на том и стоял.
И лечила Ольга ледяные ожоги, накладывала теплую мазь из бессмертника, терпко и сладко пахнущую, и только удивлялась – как так? Не выходя из дома!
Лишь один отец, должно быть, догадывался о том, чем таким занят его неугомонный сын. И Иван никак не осмеливался заглянуть ему в глаза и поэтому не знал – увидит там осуждение, злость, или, может даже, отеческое умиление. Может, и сам в детстве тем же забавлялся, покуда не остепенился и не завел семью?
Но Ваня так и не поднимал глаза, так и не узнал правды, даже когда отец оседлал своего коня белого коня и умчался в буран, в очередное свое путешествие.
Из путешествий он обычно возвращался с новыми – и вновь не своими – детьми.
Когда Ивану пришло время собираться в путь, это понял не он один. Ольга тихо шуршала в своих кладовых, приходила и ставила перед ним склянки и баночки, лоскуты ткани и коробочки с травяными шариками.
Наталья все цеплялась за рукав брата и не хотела его отпускать. Но потом, взяв себя в руки, ушла в библиотеку и просидела там все время.
Ивана влекла неудержимая сумка.
– Я вернусь скоро, – пообещал он Ольге, сжав ее ледяную ладонь своей теплой, крикнул на прощание Наталье и, пришпорив вороного Зверя, ушел в пургу, как и отец, который к тому времени еще не вернулся.
Минуло три зимы.
Иван объехал полмира, исходил все леса, в которых когда-то лежал снег, пересек четыре страны и три моря, но пока без толку. Только становился все дальше покинутый дом, заносимый снежными ветрами.
В Большом Лесу на востоке он впервые увидел весну. Таял снег, и Зверь спотыкался на прогалинах, когда копыто не находило знакомой поверхности. Зверь растоптал хрустальный подснежник, испугавшись чего-то, что укрылось от глаза Ивана. Подснежник брызнул осколками, оцарапав щеку, и Иван стер варежкой выступившую кровь.
Развернувшись, он шел на северо-запад, туда, где еще ничто не таяло, и пытался ответить себе на вопрос: если красота столь опасна, то чего можно не опасаться на своем пути?
Ничего, решил Иван и совсем углубился в зиму и стужу. Там, где из-под снега смотрит хрусталь, ему искать нечего.
То, что он искал, жило далеко за пределами весны.
То, что он искал, вообще никогда не жило.
Зверь перешагнул невидимую черту, за которой легкий буран превратился в настоящую вьюгу. Лицо очень быстро обхватила морозная маска, заставив его застыть в одном выражении. Пощупав еще саднящую щеку, Иван подумал, что это, должно быть, навсегда.
Было слишком холодно, даже для того, кто всю жизнь провел среди вечного льда. Иван чувствовал, а разлетающееся во все стороны вьюжные соколы и лани только подтверждали, что он уже у цели.
Там, где сменялись сезоны, уже подходило к концу лето, когда Иван добрался до края зимы. Здесь не жили даже люди, а уж те были, казалось, самыми уживчивыми чудовищами на свете.
Зверь перешагнул какую-то черту, всхрапнул и едва не сбросил своего седока, вдруг заплясав. Иван соскочил, тут же утонув по колено в сугробе, потрепал коня по гриве и дальше направился своим ходом.
Он был так близко, что оставалось лишь руку протянуть.
Вдруг резко оборвалась вьюга, которая уже два дня гнала прочь незваного упрямца. В центре вьюги, как и в центре бури, было тихо и безветренно. Такие силы закручивались вокруг, что на сердцевину уже не хватало магии. Да и сама она буквально выталкивала все заклинания за свои пределы.
Иван развел рукой корявые деревья, шагнул на поляну и сделал глубокий вдох морозного воздуха, звенящего от собственной темноты. Посреди поляны он увидел черный как сама ночь саркофаг. За ним серебрилось нечто огромное и безмерно опасное.
Нашел, устало подумал Иван, и тут же его сбило с ног свистящим вихрем, который донес до него мощный, глубокий голос.
– Зачем ты пришел, смертный?
Иван попытался подняться и ответить, но неведомая сила прижимала его к снегу. Лютый холод пощипывал его за щеки, пробирался под шубу, оглаживал шею, пробирался к сердцу.
– Уходи.
Иван замотал головой. В груди покалывало, и из всего тела только одна лишь рука была теплой. Тепло ползло вверх по рукаву.
– Смертный упрямец.
Над ним склонилось бородатое призрачное лицо, опалило дыханием. Иван попытался пошевелить губами, но не смог. Рука, последний очаг тепла, доставляла Ивану страшную боль, и он почти даже находил в себе силы морщиться, сожалея, что нельзя самому стать глыбой льда. Без боли и без мук.
С густых бровей Мороза – величайшего из духов севера – сыпался иней, а Иван не мог даже моргнуть, чтобы что-то разглядеть, спеленутый холодом и своей болью.
Бледные до синевы губы несколько раз шевельнулись. Рука болела все сильнее, она горела уже до самого плеча, и ломкий шепот был лишь отголоском громкого крика.
Мороз нахмурился и чуть отступил. Монстр, причиняющий дикую боль – едва теплящийся свечной огонек – перебрался на плечо и прижался к яремной вене. И тихонько скользнул к сердцу, где и примостился.
Иван нашел в себе силы сесть, а после и встать, пошатываясь. Лицо по-прежнему стискивала ледяная маска, и ему казалось – только моргни, и кожа пойдет ломкими осколками, обнажая кость. Он молчал. Только потемневшие глаза упрямо смотрели на духа.
Тот издал непонятный завывающий звук, который Иван, после десятка минут заторможенных размышлений, счел одобрительным. Мороз присел на крышку саркофага.
– Думаешь, справишься, малец? – пророкотал голос. – А главное условие знаешь?
Иван качнул головой. Даже такой кощунственной мыслью, что Мороза кто-то может подчинить, книги из библиотеки не могли запятнать себя.
Хрустальная вьюжная тишина раскололась гулким хохотом.
Интересно, подумал Иван, умирая, а кто-то еще был достоин услышать смех Мороза? Отец, наверное, слышал.
Но нет, не умер. Просто ресницы слиплись из-за маленьких ледышек. С трудом открыл глаза, чувствуя, как пощипывает за щеки морозное дыхание. Мороз стоял у крышки саркофага и, кажется, даже удивился – с бровей сыпануло инеем – Иванову пробуждению.
Он махнул рукавом на призывно чернеющее чрево саркофага.
– Холод убивает любого, убьет и тебя. А тепло убивает холод, – обличающий перст был направлен на грудь Ивана, там, где притаился огонек. – Оставь его здесь, это и будет наш уговор.
Иван с трудом поднялся с твердого наста, который подтаял и тут же схватился под его теплым телом. Нетвердой походкой прошел к саркофагу, запустил руку за пазуху и положил на темное ледяное дно теплый огонек. Он прильнул к ладони, но покорно остался на месте.
– Что мне эта магия, свет и не больше. Твое сердце. Теплое светлое сердце.
И протянул узорной рукоятью вперед обоюдоострый осколок благородного льда.
Дорога домой заняла не в пример меньше времени. К концу подходила далекая весна.
Иван шел напролом. Он даже не стал обходить глубокое озеро, преградившее ему путь. Они – Мороза не было видно, но Иван постоянно чувствовал его рядом с собой – опустили ладонь на мутную от осколков льда воду, та хрупнула и пошла разводами. Всколыхнулась, перекинулась мостком с берега на берег и застыла.
Иван взошел на сверкающий лед, провел ладонью без рукавицы по изгибам сказочно красивых поручней, шагнул под ажурный навес и перешел на другую сторону. Сжал руку в кулак, расслабил. Он не почувствовал совершенно никакого холода, как не чувствовал и ветра, толкающего Зверя в круп и едва не заваливающего на бок. Тот шел позади и пощипывал губами хозяина за плечо. Конь мерз, в отличие от него.
Они ушли дальше, а мост остался над озером. Там он стоит и по сей день.
В двух верстах от дома Ивану прошлось пробираться сквозь совершенно пустую деревню. Люди будто бы просто вышли по своим делам, да там и остались. Кто-то замерз, шагнув на улицу из распахнутой двери, и дверь теперь подпирала его ледяное плечо; кто-то обернулся с коромыслом, и косы разметались по воздуху; кто-то мчался с ледовой горки и падал с неструганной доски, собирая покрасневшими руками занозы; весь маленький мир застыл, подернувшись инеем.
Иван вел под уздцы Зверя, спешившись у въезда в деревню. Шагал между домами, обходил застывших селян, тихо цыкая на коня, когда тот пытался откусить очередную косу или чью-то руку. Даже вода, льющаяся с вытащенного из колодца ведра, превратилась в сверкающую на солнце завесу.
Иван шел дальше. Он не ожидал, что так случится, но ничего не обирался делать. За плечом ледяно шептал Мороз.
– Я научусь тебя контролировать, – пообещал Иван, выводя Зверя к своему дому. Тот нависал багровыми налитыми солнцем маковками над блудным сыном. Конь, тяжело подволакивая копыта, уплелся в стойло.
– Это я научусь тебя контролировать, – со смешком прошелестел Мороз и, неприглашенный, остался за порогом. Иван недовольно повел плечом и шагнул в комнаты.
Хоть он и не чувствовал холода, он точно знал: там безумно холодно. В кладовой, над замерзшим застывшим варевом сидела, склонив голову, Ольга. Короткие волосы ее закрывали лицо и касались посиневших губ. Вздохнув, Иван взял с полки свечу, зажег ее и подпалил веточку иван-чая, так удачно свешивающуюся из руки сестры. Скоро подтаяв, огонек затеплился и побежал вверх поруке, теплом-заботой отогревая замерзшую ведунью.
Взяв свечу, Иван пошел дальше. Прошел через палаты, заглянул в библиотеку. И, конечно, именно там и нашел Наталью.
Острое лезвие сабли смотрело ему прямо в горло. Хмыкнув и поднырнув под руку сестры, Иван не без гордости отметил, что сестра тренировалась. Магия ей отродясь не давалась, но там, где не спасала магия, свое дело знал меч. За то время, что его не было, Наташа жутко выросла и возмужала. Ее волосы стали значительно длиннее, и коса, скрепленная серо-синей от инея лентой, со свистом разрезала воздух за мгновение до того как застыть.
Улыбнувшись, Иван поднес свечу к груди девушки, и огонек сверкающей птичкой скользнул к ее сердцу.
Отойдя к любимому креслу, Иван опустился в него, вытянул ноги и прикрыл глаза.
С тихим хрустом с завершающей смертоносный выпад Наташи осыпался лед.
*здесь – жизнь
**былинная богатырка
@темы: на память, для души, магическая Хеталия, Hetalia